Борис Акунин: От того, что получится в Украине, зависит будущее России. Полный текст интервью
Известный писатель Борис Акунин (Григорий Шалвович Чхартишвили) побывал в гостях у телеканала NewsOne и ответил на вопросы ведущего Евгения Киселева в программе «Большое интервью».
Е.К. Я должен сказать, что с Григорием Шалвовичем мы знакомы с 1973 года, потому что мы вместе учились на одном курсе в Институте стран Азии и Африки при МГУ. Он на японском отделении, я на персидском. Это такое короткое предисловие, которое объясняет, почему мы будем дальше говорить друг другу «ты».
Пред тем, как записывать это интервью, я поинтересовался у многих потенциальных украинских зрителей и с удивлением обнаружил, что твои романы, особенно серию про Фандорина, знают все, а про тебя знают не много. Поэтому для начала несколько вопросов – где родился, где крестился, и как дошел до жизни такой, что стал сочинять беллетристику, а потом и не только беллетристику.
Б.А. Родился я в стране Советский Союз, в 1956 году. Родился я в Грузии, в маленьком городе Зестафони, где провел первый месяц своей жизни и никогда больше там не бывал. И вообще семья была московской и оказалась тогда в Грузии по случайному стечению обстоятельств – мой отец был офицер и служил там просто, потом его перевели в другое место. Он был грузин, но уехал из Грузии еще до войны. Поэтому грузин я всегда был такой – условный. Я не знаю языка, не знаю культуры, и в Тбилиси побывал на прошлой неделе в первый раз в своей жизни.
А дальше что… Сначала я учил японский язык, занимался Японией, я занимался литературным переводом с большим удовольствием лет двадцать. Я работал в журнале «Иностранная литература». Потом лет в 40 я почувствовал, что хочу заниматься чем-то другим и начал писать беллетристику.
Е.К. А как ты пришел к тому, чтобы заняться Японией?
Б.А. Это было довольно смешно и случайно. У нас в школе в 7 классе учитель географии распределял страны, за которыми надо было следить и периодически отчеты. Мне достался Тунис и Япония. Я должен был собирать газетные вырезки. В Тунисе никогда ничего не происходило, как ты понимаешь, а в Японии как раз, а это был 1970 год, вдруг произошел путч Юкио Мисима, японского писателя, который попытался устроить переворот. У него не получилось, он сделал себе харакири – это все произвело на меня очень глубокое впечатление. Я не мог себе представить, как это писатель, берет и устраивает себе харакири. С моей точки зрения писатель - это кто Сергей Михалков, например… А тут устраивают государственный переворот, захватили военную базу, взяли в заложники генералов. И я подумал, что это какая-то особенная страна, надо в ней разобраться получше, там, наверное, живут какие-то инопланетяне.
Е.К. И свернуть с этого пути не удалось?
Б.А. Да потом свернуть не удалось. Я узнал Японию, я увидел, что там живут не инопланетяне, а такие же люди, как везде, и она перестала быть для меня экзотической страной.
Е.К. А ты жил в Японии?
Б.А. Я учился в Японии и потом там бывал много раз, но чтобы подолгу жить, то нет. Сколь раз я там был, не помню. Я ведь уже более 15 лет не занимаюсь Японией, я там был в последний раз лет семь назад. И полетел я после большого перерыва просто из интереса, потому что мне там присудили премию, получение которой предполагало аудиенцию у императора. Я, конечно, не мог удержаться, мне было очень интересно.
Е.К. И как, была аудиенция?
Б.А. Да, был император и императрица. Но перед этим церемониймейстер взял с нас слово, что мы об этом журналистам никогда рассказывать не будем, и я никогда не рассказывал.
Е.К. Это тот самый император, который заявил, что собирается уйти на покой? А как ты думаешь, это реальная история? Я так понимаю, что это нечто небывалое в японской истории.
Б.А. Ну в жизни этого императора много небывалого (нынешний Император Японии - Его величество Акихито). Во-первых, он первый император, который женился на девушке неимператорского рода. Она, между прочим, перед этим была помолвлена с писателем Юкио Мисимой, так что все переплетено. Мне ужасно хотелось с ней об этом поговорить, но церемониал этого не допускал. Так что в Японии много чего происходит впервые, страна меняется.
Е.К. Я прочитал, что переводы Юкио Мисимы были едва ли не твоим главным литературным проектом. Это так?
Б.А. Да, я занимался Юкио Мисимой еще в советские времена, потому что он был под строгим запретом. У нас в институте, на уроках по истории литературы нам не давали его читать. Нам только рассказывали на лекциях, какой это ужасный человек, какой он садист, какой он сексуальный маньяк, фашист и анархист, и какой он самурай. Поэтому, как только я попал в Японию, первым делом, я побежал в магазин и стал его читать. И потом я переводил его для собственного удовольствия, потому что не было никакой надежды его опубликовать. Это была очень хорошая школа, даже не перевода, а работы с текстом – ты никуда не торопишься, тебе не платят денег, ты это делаешь действительно для себя.
Е.К. А его действительно невозможно было переводить с японского на иностранный язык? Мне приходилось такое слышать.
Б.А. Почему, его очень многие переводят. Он очень трудный для перевода писатель, потому что он сильный стилист, а сильных стилистов всегда очень трудно переводить. Но это в тоже время очень интересная задача для переводчика.
Е.К. Потом появился Фандорин. Почему детектив?
Б.А. Появился детектив, потому что я всегда любил детективы и всегда их читал, пачками и с детства. Кроме того, я ведь начал писать беллетристику поздно, мне было 40 лет. И я к тому времени уже долго существовал внутри книжного рынка, и мне его законы функционирования были понятны. Я отлично понимал, что детектив – самый благодарный жанр беллетристики, потому что он интерактивен, он не дает читателю спать. И ты все время как бы играешь с читателем в игру «кто кого перехитрит». Он сможет раньше разгадать, кто убийца, или ты до самого конца сумеешь водить его за нос. Тогда, пожалуй, других интерактивных видов литературы и не было. Сейчас они конечно есть, это связано с электронной средой и интернетом.
Е.К. И при этом, ты когда-то говорил, что сочинение беллетристики – это несерьезное занятие, хобби такое.
Б.А. Нет, это не так. И если я такое говорил, значит, я лукавил. Сочинение беллетристики – очень серьезное занятие, это профессия, настоящее ремесло. Безответственное занятие – это писание серьезной литературы, потому что серьезную литературу писатель пишет, в общем, для себя. Серьезная литература – это не значит хорошая литература. Это литература, во-первых, написанная в режиме монолога - писателя с богом, если он верит в бога, писателя с самим собой.
Настоящая серьезная литература всегда экспериментальна, обычно очень тяжела для чтения, потому что она сильно опережает свое время. И она вообще относится к категории искусства, а не культуры. Она противоположна культуре, потому что она всегда нарушение канона, существующего в культуре, она всегда ломает его рамки. Например, Джеймс Джойс, Кафка – вот серьезная литература.
А беллетристка - это совсем другое. Это очень вежливый жанр, ты все время помнишь, что у тебя есть читатель и ты его должен держать. Это работа в режиме диалога с читателем, это совершенно другой вид письма и он ничуть не ниже. Беллетристика тоже может быть прекрасной и ужасной. Все это лучше всего сравнить с музыкой. Серьезная литература – это как симфоническая музыка, а беллетристика – это как эстрадная музыка. Если она не нравится и люди ее не напевают, зачем она тогда вообще нужна.
Е.К. Я понимаю, что существует некая технология работы с беллетристикой. По-моему ты даже как-то описывал подробно, как составляется план работы над книгой и из чего состоят отдельные этапы.
Б.А. Конечно. Это очень похоже на строительство дома – план, фундамент, стены, перегородки, потом косметический ремонт. Под конец расставляешь мебель и развешиваешь картинки. То же самое с романом – это очень техническая, очень архитектурная вещь. Я, например, удивляюсь, когда какие-нибудь авторы беллетристики говорят, что к ним приходит вдохновение. Это не имеет отношения к вдохновению. Вдохновение нужно, когда ты пишешь экспериментальную литературу, там другие законы.
Здесь первый этап работы – это когда появляется какая-то идея, искра, песчинка, вокруг которой все нарастет. Потом ты пишешь план, потом ты пишешь перечень персонажей, ты работаешь над каждым персонажем до тех пор, пока он не станет живым. Ты восстанавливаешь всю историю его жизни, даже если это не войдет в роман, иначе он не оживет. Потом ты пишешь сценарий, а потом ты уже пишешь текст. Во всяком случае, я так работаю.
Е.К. То есть когда начинаешь писать очередной роман или повесть, то ты заранее знаешь, чем он заканчивается? Кто убийца?
Б.А. В детективе – обязательно. Я всегда знаю последнюю фразу – это самое важное. И нет только, кто убийца, а в чем там фокус.
Е.К. Ну хорошо, а серьезная литература? У тебя в блоге несколько лет назад ты сказал, что первый серьезный роман у тебя был «Аристономия». Это действительно так?
Б.А. Да, я начал писать литературу, а не беллетристику недавно. Первый роман вышел четыре года назад, я долго его писал. Потом вышел второй роман «Другой путь». Сейчас я заканчиваю третий роман, который выйдет в начале следующего года. Это все одна серия, которая называется «Семейный альбом» и она построена по принципу фотоальбома. Там действительно есть фотографии разных членов семьи. О каждой из этих фотографий рассказывается связанная с ней история. Первый роман был про 1910-е годы, второй – про 1920-е, третий – про 1930-е.
Е.К. Ты говорил, что к 30-тым подступиться было страшно?
Б.А. Ну, вот я уже подступился и сделал это. Хотя это было тяжело и неприятно. Мне пришлось прочитать такое количество ужасных текстов, мемуаров и описаний, чтобы войти в это время. Это было тяжелое занятие и совсем не похожее на написание беллетристики.
Е.К. А в Киев ты приехал работать над очередной книгой «История российского государства»? Четвертая книга, которая затрагивает российско-украинские дела?
Б.А. Да, в том числе и в значительной части, поскольку это 17 век. Четвертый том я уже написал, он уже в типографии и через две недели выйдет. А сюда я приехал, потому что мне нужно кое-что посмотреть именно для беллетристической книги про 17 век. Так есть один большой кусок, который происходит в Киеве. Поэтому мне надо было здесь побывать и посмотреть. Я не могу описывать место, если я там не был.
Е.К. То есть серьезный том ты пишешь и для это надо быть на дистанции, а для того, чтобы написать беллетристику, надо своими глазами посмотреть на место, где происходили события?
Б.А. Даже не столько посмотреть, сколько почувствовать место. Я понимаю, что это разговор странный, но при всей своей рациональности, я привык доверять какому-то чувству. Не то, чтобы мистическому, я не понимаю его природы, но я очень хорошо чувствую места. Я иногда не понимаю, вот это вот место годится, чтобы помещать туда действия, но я туда приезжаю, и должен прийти и почувствовать, годится или нет. Объяснить я это не могу. Мне нужно подышать этим воздухом, посмотреть на реку Днепр в этом месте. От Киева 17-го века мало что осталось, но мне нужно почувствовать рельеф города.
Е.К. Скажи, пожалуйста, где ты сейчас живешь?
Б.А. Я живу сейчас в трех странах – в Англии, во Франции и в Испании. Это объясняется тем, что я параллельно пишу всегда три книги, в трех разных жанрах, чтобы не уставать. И я давно выяснил опытным путем, что для каждого из этих жанров больше подходит определенное место, определенная страна. Поэтому в Англии я пишу «Историю», Англия лучше всего для нехудожественной литературы. Беллетристику я пишу в Испании, потому что там для этого правильная аура, правильное место. А в северной Франции я пишу серьезную литературу. Я перемещаюсь с места на место в зависимости от того, что мне сейчас нужно подхватить. У меня в каждом доме кабинет, где разложены все документы и материалы, и если я начинаю уставать от работы, я останавливаюсь и переезжаю в другое место и начинаю книгу, которая там лежала.
Е.К. В России ты не бываешь?
Б. А. В России я не был с 2014 года.
Е.К. Как и я. Помню, как в один момент ты сказал, что не уедешь ни за что. Почему все-таки уехал?
Б.А. Я говорил, что я не уеду ни за что, пока в России происходила борьба за лучшее будущее, скажем так. Уезжать тогда оттуда было и не правильно, и не порядочно. Пока была надежа на то, что мы нашими общими усилиями изменим ситуацию в стране, изменим страну. Но когда там все изменилось, люди вроде меня оказались в странной ситуации. Одно дело бороться с режимом, который тебе не нравиться, другое дело бороться с большинством населением, которое было абсолютно запропагандировано, ему задурили мозги. И находится там – это был постоянный стресс, это не давало работать, это сбивало. Я в это время писал «Историю российского государства», а я не могу писать историю страны, находясь в сильном эмоциональном состоянии. Мне нужна дистанция, чтобы я смотрел на это с исторического полета, а не из сегодняшнего дня. Мне не хочется туда ехать.
Е.К. Ты, по-моему, писал, что тебе там стало просто не уютно, как в доме где соседи пьют, скандалят и бьют посуду?
Б.А. Ну у меня возникло ощущение, что я нахожусь на оккупированной территории. Территории, которую оккупировали нелюбимые мной спецслужбы. Я не хочу жить и работать на оккупированной территории и к счастью могу себе это позволить.
Е.К. Почему так случилось?
Б.А. Многие из нас задавали и продолжают задавать себе этот вопрос. Многие из тех, кто был вместе с нами, переругались и перессорились, виня друг друга во всякого рода ошибках, что меня очень расстраивает. Так всегда бывает во время наступления реакции – такая вот депрессия, внутренние ссоры из-за ерунды. Потому что все нервничают, все в стрессе, всем тяжело. Мне понятно, почему так получилось сейчас, по очень простой причине. Причина эта называется – нас было недостаточно.
Вот тогда, в 11, 12, 13 году, нас даже в Москве, в самом так сказать продвинутом городе Российской Федерации, оказалось недостаточно. Во время самого массового мероприятия мы смогли вывести на улицу 60 тысяч человек, это полпроцента населения Москвы. Вот и все. И это были люди, которые просто должны были не поехать на дачу, а пойти на улицу. От них не требовалось ни героизма, как здесь на Майдане, ничего такого, просто выйти. И даже таких людей набралось полпроцента Москвы. Это значит, что надо чтобы людей, которые разделяют нашу систему взглядов в стране стало больше. И это возможно.
Е.К. Когда говорили, что «протест слит» - это значит, когда лидеры протеста вместо того, чтобы не уходить с улиц отправились на горнолыжные курорты и более теплые места. Был Новый год накануне – и поступились элементарному личному комфорту, к которому привыкли?
Б.А. Вот это то, что я слышу все время, и это чепуха, потому что я находился внутри этого движения, и я видел этих людей, я с ними общался. И весь этот протест против украденных тогда выборов в 2011 году – он был очень благодушный, он был очень расслабленный. Эти люди были готовы стоять, взявшись за руки, ходить с белыми шариками и белыми ленточками. Тех, кто там был готов не уходить с площади и строить баррикады, было максимум несколько сотен человек. И если бы они вышли, хватило бы одной роты ОМОН, чтобы их повязать и устроить то, что было там потом, 6 мая. Подавляющее большинство людей не готовы были даже на то, чтобы не поехать на каникулы или на дачу. И очень хорошо это понимали, мы все это понимали…
Е.К. То есть не было необходимого градуса общественного возмущения для того, чтобы случилась революция?
Б.А. Да, это было движение среднего класса. Это не было движение людей, жизнь которых ужасна, которых голод и безработица заставляют делать радикальные вещи. Это было движение среднего класса, у которого в принципе все хорошо, но он чувствует себя оскорбленным и униженным вот этой бессовестной политической системой, которая относится к нему, как к мусору.
Е.К. А ведь второй Майдан в Киеве примерно так же начинался. Он начинался очень мирно, молодые ребята, старшеклассники, студенты устроили демонстрацию, достаточно карнавальную, на центральной площади города. И если бы их тогда зверски не разогнали, не избили, если бы не пролилась кровь, по сути дела, детей, глядишь, история пошла бы по-другому. Хотя многие со мной не согласятся. Но мне кажется, что там причина еще была в том, что у власти хватило ума не доводить дело до насилия на улицах Москвы. Потому что если бы насилие случилось, может быть и по-другому пошло. Мы же не знаем, если бы тогда в августе, 91-го года танки не приехали в центр города…
Б.А. Мы бы не вышли…
Е.К. Но тогда градус общественного недовольства был в другом направлении, уже становилось в стране голодно, уже запрещенной ранее литературой и темами, никогда ранее не обсуждавшимися в газетах, люди наелись, очередей к киоскам газетным не стояло, как в первые годы перестройки…
Б.А. В 2011 году настроение россиян, москвичей в особенности, было вполне благодушным. Все были настроены шутить и хохмить. Я очень хорошо это помню. И мне это, честно говоря, казалось нормальным, потому что я совсем не революционер. Да, я очень боюсь революции в отдельно взятой стране под названием Россия, которая напичкана ядерным оружием. Очень этого боюсь. Я ошибался, у меня было ощущение, что если давить, давить и давить на эту власть, так она потихоньку сообразит, что для нее лучше. Но Владимир Путин оказался менее умным человеком, чем я думал. То что он сделал фактически – всех задавил, закрутил гайки и загнал «под асфальт», это он считает, что решил проблему. А он всего лишь разбил градусник, который показывал высокую температуру, болезнь от этого никуда не исчезла, она стала только хуже.
Е.К. Так ты думаешь, что все повторится?
Б.А. Я думаю, что все повторится, и теперь будет зависеть не от среднего класса. Это теперь будет зависеть от экономического состояния страны, страны в которой кончаются накопленные деньги. Когда они совсем закончатся, и нечем будет платить пенсии и зарплаты, на время можно будет привлечь какие-то сильные средства, которые отвлекут массовое сознание, а это время можно будет покрутить печатный станок, а потом все.
Е.К. Смотри, рубль подешевел. Мы с тобой помним, что сравнительно недавно, он меньше 30 по-моему был за доллар, а сейчас уже 66. Покупательная способность соответствующим образом сократилась. Сокращаются товары и услуги, которые тот же средний класс получает, не говоря уже о людях меньшего достатка. Просто цифры – экономисты говорят, что сокращается потребление. И вроде должна быть на это какая-то реакция, но мы видим, как народ голосует. Народ идет и голосует за «Единую Россию» и за Путина.
Б.А. Во-первых, как голосует народ, мы не знаем. М видим те цифры, которые нам показывают, мы видим цифры, которые рисуются. По некоторым областям они вообще могут рисоваться на сто процентов.
Е.К. Ну да, есть смешная история про Саратовскую область, где додумались на всех участках нарисовать одинаковое число, видимо команда пришла сверху…
Б.А. Во-вторых, жизнь стала поскуднее и победнее, но она все-равно еще сносная. Потому что остаются деньги на все эти социальные выплаты, пенсии. Эти деньги истекают, но они еще есть. В какой-то момент, и довольно скоро, если не произойдет фантастического взлета цен на нефть, они закончатся. И те люди, которые сегодня не интересуются политикой, которых считают поддержкой президента Путина, они не поддерживают Путина, им просто плевать. Они занимаются своей повседневной жизнью до тех пор, пока политика не начинает вторгаться в их жизнь. Те же самые люди поведут себя по-другому, и я жду этого безо всякого восторга. Потому что я очень хорошо понимаю, что следующая волна протестов в России будет совершенно без белых шариков, а будет она выглядеть иначе.
Социальный взрыв – это вещь тяжелая, это будет зависеть от того, до какой степени будет доведено общество. Это будет зависеть от того, кто там окажется в лидерах. Это будет зависеть от того, сумеет ли демократическое движение сформулировать понятную программу. С этим тоже проблемы, на самом деле. Это будет зависеть от многих факторов, но то, что этот режим ненадолго мне кажется очевидным.
Е.К. А все-таки, вот вопрос, который мне задают очень часто, особенно представители украинской интеллигенции, которые со мной разговаривают, – как же так случилось, что в России, стране Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова, Бунина, вдруг такие моральные уроды полезли изо всех щелей, и такие настроения?
Б.А. Россия – это еще страна Ивана Грозного, Сталина, Дзержинского, это страна, так сказать Владимира Владимировича Путина. Его к нам не из космоса забросило, он плоть от плоти, кровь от крови. Это страна, у которой тяжелейшая травматическая история, в том числе последнего века. Это страна, в которой тоталитарная власть всегда подавляла в человеке чувство собственного достоинства, волю к свободе, инициативу. Это очень тяжелое историческое наследие, удивляться тут совершенно нечему.
Е.К. Скажи, пожалуйста, применима ли к России вот такая история. Виктор Шендерович как-то написал, что был в Греции и подумал, что памятником великой греческой культуре над Афинами в воздухе парит Парфенон, а та самая Греция, которая внизу, никакого отношения к греческой культуре не имеет. Может и сегодняшняя Россия относится к Пушкину, Лермонтову, Гоголю и так далее, как сегодняшняя Греция к Парфенону?
Б.А. Это любимые идеи нашего общего с тобой знакомого Леонида Парфенова, который даже про это фильм снял. Что мы живем сейчас в другой Россией, которая лишь по внешним признакам схожа с дореволюционной Россией. Я с этим категорически не согласен. Просто потому, что я сейчас уже энное количество лет читаю много материалов по истории и пишу «Историю российского государства», начиная от его истоков. Я не узнавал свое государство в первом томе, где речь идет о домонгольской Руси, это было явно какое-то другое государство. Я не узнавал его, описывая Ордынский период. Когда я дошел до третьего тома, до государя Ивана III, объединителя Руси, я вдруг узнал – вот, это то самое государство, в котором я живу сегодня. По основным своим параметрам оно не изменилось. Новгородскую республику уже к тому времени «слопали» и как раз тогда завершилось объединение Руси. То есть, конец 70-х годов XV века, вот настоящая дата рождения Российского государства. Оно много раз менялось, но фундамент абсолютно тот же, и все несущие опоры абсолютно те же. И ни одна революция, ни одна смена режима на эти опоры не покушалась.
Почему проходит век за веком, и все время повторяется одна и та же самая ситуация – всякая попытка движения к свободе, либерализации, заканчивается новой несвободой и завинчиванием гаек? Потому что на этом фундаменте и на этих колоннах ничего другого, кроме жесткого авторитарного режима построить нельзя.
Е.К. Именно поэтому ты думаешь, что когда в истории России возникают развилки, иди направо или налево, она всегда идет направо?
Б.А. Она сначала дергается налево и потом возвращается направо, она снова попадает в эту колею. Я не хочу сказать, что это навсегда. Но до тех пор, пока не будут сознательно изменены эти несущие опоры, будет восстанавливаться то же самое. Вот сейчас, например, через несколько лет пройдет в России демократическая революция, придёт к власти новое демократическое руководство, пройдет пять-десять лет, и мы будем иметь нового Путина и новую вертикаль.
Е.К. Это неизбежно? Или предвидя это заранее можно застраховаться от входа в эту самую колею?
Б.А. Я в этом абсолютно уверен, и вот третий серьезный роман из серии «Семейный альбом», который я сейчас дописал, он весь про это. Действие романа происходит в 1937 году, он называется «Счастливая Россия» и по жанру - это утопия. Все пишут антиутопии, а мне захотелось написать роман о том, какой может стать Россия, если там все будет сделано хорошо и правильно.
Е.К. Почему Украина другая, ты задумывался когда-нибудь? Почему она не такая как Россия? Или тебе это еще предстоит в процессе работы над книжкой?
Б.А. Нет, я как раз в третьем томе много занимался украинской историей. Когда в результате разных исторических событий единое протогосударство, которое называлось Киевская Русь, распалось на куски, потом еще появились монголы, образовалось три ветви, три варианта развития русской государственности. Один из них – это была Москва, такое жестко централизованное государство, наследник Золотой Орды. Второй вариант – это была такая вечевая демократия, господин Великий Новгород, который, если посмотреть на карту, занимал место еще больше, чем Москва. И третий вариант – это Великое княжество Литовское, куда вошла и Беларусь, и будущая Украина и все прочие. Это была феодально-аристократическая республика. То есть здесь изначально были другие «рельсы». Это первая история.
Конечно, во времена Советского Союза люди переезжали с места на место. Многие украинцы переехали в Россию, многие россияне и представители других наций переехали в Украину. Я думаю, что особенно в Киеве и во Львове это было заметно. Но есть такая штука – меня часто спрашивают, особенно на Западе – это что, у русских имперское сознание - это матрица? Она впечатана в мозг и всегда будет держаться? Вы посмотрите на украинцев, стоило им выпасть из имперской системы и насколько я понимаю, из этой сознательной или подсознательной имперской идеи – и ее не стало. Люди есть люди, они реагируют на условия окружающей среды.
Е.К, Да, кстати, и для Владимира Владимировича, когда он решил запустить проект «Новороссия», мне кажет было большим сюрпризом, что многие русскоязычные украинцы, которые еще в недавнем прошлом мучились проблемой самоидентификации, преподнесли Путину и Москве большой сюрприз, сказав, что «мы граждане Украины, нас защищать не нужно. Более того, мы сейчас возьмем в руки оружие и пойдем защищать нашу страну».
Б.А. Да, но потому что они все-таки просуществовали довольно много лет вне этой имперской системы координат. Украина и Российская Федерация – это принципиально разные государства. Потому что Российская Федерация продолжает оставаться государством имперского типа, которая хочет расширять свое влияние, которая хочет в лучшем случае облагодетельствовать собою своих соседей и весь мир. А Украина превратилась в национальное государство, которое живет интересами собственной нации, собственного народа. Получается или не получается – это другой вопрос, но это принципиально другое государство, которое занято само собой и никого вокруг не хочет завоевывать, облагодетельствовать и так далее.
Е.К. Ну и плюс много других факторов – и исторических, и современных, но мы не будем в это углубляться. Мне бы хотелось про кино поговорить, потому что многих это интересует. Целый ряд твоих романов экранизирован. И я знаю, что вроде бы готовится английский сериал про Фандорина, так?
Б.А. Да, я продал телесериальные права на всего англоязычного Фандорина очень хорошему британскому телеканалу, который я не могу по условиям контракта называть вслух, я не знаю почему, их там всего два. А второй канал, который я тоже не могу называть, заинтересовался другой моей серией про Пелагею. Поскольку англичане отлично умеют снимать костюмные исторические драмы, я их очень люблю. Например «Война и мир», я так боялся этой бибисишной версии, в результате она мне очень понравилась. И если это получится, потому что эти проекты, ты как человек много лет руководивший каналом знаешь, как они возникают, а потом лопаются. Мы с тобой, с каналом раза три заключали договор, проект так и не состоялся.
Е.К. Я помню, как присутствовал на первых переговорах и ты тогда выдвигал такое количество нечеловеческих, жестких требований, что ты выбираешь режиссера, актеров, сценаристов, утверждаешь бюджет. Ты со смехом сейчас это вспоминаешь?
Б.А. Конечно, конечно. Это было очень смешно. Нашелся, как теперь к нему не относись, но безусловно способный и умный человек Константин Эрнст, который сказал, «да подпишите уже с ним, все, что он хочет», и они подписали. А потом мне было просто не до этого, и в не во что не влезал, кроме сценария. Сейчас я к этому отношусь совершенно иначе, я понимаю, что съемки фильма, экранизация – это совершенно другая творческая работа, и в одном курятнике не может быть два петуха.
Е.К. Ну скажи хотя бы, в английском Фандорине сколько серий будет?
Б.А. Там это работает так, сначала делают пилотный сезон, и если он собирает рейтинг, тогда это продолжается, если нет, то нет. В пилотном сезоне будет три двухсерийных фильма, то есть экранизация трех романов.
Е.К. Каких, можешь сказать?
Б.А. Два точно определены, это «Смерть Ахиллеса» и «Статский советник». А насчет третьего, вот я сейчас вернусь в Лондон, и мы будем это обсуждать. Потому что, то они хотели делать «Азазель», то они хотели делать «Коронацию», будем смотреть, сейчас идет работа над сценарием. Причем я наивно им говорю, что «Коронация» это очень дорогой продакшн, там Ходынка… Они мне говорят, не тревожьте свою голову, мы с компьютерной помощью умеем делать все, что угодно. Я на «Войне и мире» это увидел, как они здорово это делают. Петербург с Невой, корабли плавают, Аустерлиц - все, что угодно, и этого не видно. Я помню, как на «Турецком гамбите» кое-где это было заметно.
Е.К. А с Голливудом что-нибудь получилось?
Б.А. С Голливудом у меня был контракт, с Полом Верховеном, который очень долго тянулся и не закончился ничем, потому что он рассорился со своим продюсером. А еще перед съёмками вдруг забеременела Мила Йовович, которая должна была там играть, и приняла правильное решение, потому что лучше произвести на свет ребенка, чем непонятно какой фильм. Так что из того проекта ничего не вышло. Да таких проектов уже было изрядное количество, которые ничем не закончились. Из того, что подписывается, в моей практике, один из трех-четырех доходит до зрителя.
Е.К. Но вот этот английский проект уже точно будет?
Б.А. Не знаю. Там есть такой этап, после которого нет поворота назад, он называется «green light», он делается после одобрения сценария, так этого еще не произошло. Все может быть, лучше не торопить события.
Е.К. А как тебе Грузия? Здесь особое отношение к Грузии, хотя бы потому, что здесь Саакашвили, здесь грузинская команда, которая оказалась на разных и важных постах во власти.
Б.А. У меня сейчас эта поездка, когда мне для книги пришлось побывать в трех разных местах, получилась, как тур в объезд России. Сначала я был в Риге, посмотрел, что происходит в Латвии, поговорил с тамошними людьми. Мне было очень интересно. Я не был в Риге с советских времен, и я не очень понимал, что вообще ожидать от Латвии и что там происходит. Потом я был в Грузии, где я в общем никогда не был практически. Я там тоже смотрел, слушал и разговаривал с умными людьми, которых там очень много.
И вот сейчас мне нужно было побывать в Киеве, и мне тоже очень интересно это, даже помимо работы. Мне интересно это еще и потому, что, во-первых, я не равнодушен к тому, что происходит в Украине. А еще я очень хорошо понимаю, что от того, получится ли здесь хорошо или нет, в значительной степени зависит будущее моей страны.
Е.К. Ну это то, что я всегда говорю. Если украинский проект, альтернативный проекту российскому, состоится, то он должен повлиять на умы и сердца россиян. До них наконец-то должно дойти, что есть другой путь, есть другая версия, другой сценарий.
Б.А. Да
Е.К. Так что Грузия, все-таки. Сколько ты там пробыл? Ты можешь ответить на вопрос, почему там не проголосовали за партию Саакашвили, хотя всем казалось, что они опять вернутся к власти?
Б.А. Я там пробыл всего пять дней. У меня составилось об этом представление, потому что я действительно говорил со многими умными людьми с обеих сторон. Но я думаю, что будет какой-то «хлестаковщиной», если я сейчас начну перед телезрителями излагать свои доморощенные суждения. То же самое, как я вот тебе сейчас буду излагать свой взгляд на украинскую ситуацию и том, что ждет Украину. Это будет просто хамством. Я приехал и туда и сюда не разговаривать об этом, а просто послушать и посмотреть.
Е.К. Ты в Киеве первый раз. Какие впечатления?
Б.А. Я в Киеве первый раз в своей жизни и впечатления очень хорошие. Это совершенно замечательный город. Он гораздо лучше, красивее, живее и симпатичнее, чем я ожидал. Потому что, что мы видим по телекартинке о Киеве все последние годы? Киев производит на меня очень хорошее, очень симпатичное впечатление, я вижу, что это очень большой, больше чем я думал, очень живой город. Несмотря на войну, какое-то он на меня производит впечатление спокойное.
Е.К. Война очень далеко, географически я имею в виду. Я думаю, что если бы фронт был ближе, это гораздо больше бы чувствовалось.
Б.А. Я побывал в первый же день в двух местах, в которых мне очень давно хотелось побывать. Я сходил во Владимирском кафедральном соборе. Я человек не религиозный, я пошел смотреть туда фрески и живопись. И это конечно чудо, это совершенно замечательно и поразительно, что я там увидел. И еще я сходил, как положено туристу, в дом-музей Булгакова на Андреевском спуске, не ожидая там увидеть ничего интересного, и получил довольно сильное впечатление. Он так здорово придуман и сделан, его делал такой гениальный художник, что если среди телеаудитории есть кто-то, кто не был в доме Булгакова, вставайте и идите туда. И просите там того же экскурсовода, которого дали мне, ее зовут Светлана, к сожалению не спросил фамилию.
Е.К. А ты знаешь, какое сложное отношение к Булгакову в Украине?
Б.А. Из-за его этих самых украинофобских глупостей?
Е.К. Совершенно верно. А также благодаря нашему с тобой знакомому Леше Роднянскому, который с одной стороны основатель первого в истории Украины успешного украинского телеканала, киевлянин, и бывает по-прежнему здесь. А с другой стороны, фильм, который он снял, экранизацию «Белой гвардии», здесь вызвал плохие отклики.
Б.А. Я не видел его, потому что я избегаю смотреть экранизации любимых книг, я знаю, что почти всегда меня это раздражает. А в чем там была проблема?
Е.К. Ну многие расценили этот фильм как украинофобский.
Б.А. Ну в романе есть такие нотки, из песни, как говорится, слов не выбросишь. С другой стороны это были страшные времена гражданской войны, когда терпимости от всех участников было трудно ожидать.
Е.К, Моя личная точка зрения заключается в том, что очень многие люди, читая «Белую гвардию» не разделяют описание Булгаковым событий, которые там происходили, хотя он был абсолютно честен. Там появились люди, срочно перекрасившиеся в проукраинцев, и вот это перекрашивание Булгакова раздражало, он не мог этого принять. Но в то же время там есть прямая речь Булгакова, где он пишет об Украине, как о стране, которую, к сожалению, не знали, и не понимали.
Б.А. Нет, он пишет о ней с любовью. Не говоря уже о том, что этот роман является совершенным гимном Киеву. Я не знаю, пожалуй, другого такого известного литературного произведения, в котором Киев выступал бы так выпукло и интересно.
Е.К. Что ты думаешь об эмиграции? Ты сам себя относишь к числу эмигрантов?
Б.А. Нет, эмигрант - это человек, который не может вернуться в страну, из которой вынужден был бежать. Я не бежал, я переехал, я могу взять билет и вылететь в Москву, ничто этому не мешает.
Е.К. Но ведь и Бунин мог вернуться. Вспомни, как Константин Симонов после войны специально был командирован, чтобы встретиться с Буниным, познакомиться, расположить к себе и попытаться уговорить вернуться в Россию.
Б.А. Бунин не мог вернуться. Для человека в тогдашней ситуации Бунина, возвращение в Россию, в Советский Союз, было возможно только на условиях, на которых вернулся Максим Горький. То есть надо было, что называется, поцеловать дьяволу руку. Такого возвращения никому не пожелаешь. Я могу поехать в Москву, никаким образом не поступившись своими взглядами, поэтому я считаю, что я не эмигрант. Я экспат, есть такое современное слово, для людей, которые живут в другой стране.
Е.К. Но все-таки, что должно произойти в России, чтобы ты вернулся?
Б.А. Я думаю, что я вернусь в Россию, если там начнется какое-то движение. Если там начнется что-то интересное, что-то вызывающее уважение, что-то связанное с повышенным чувством собственного достоинства. Сопротивление этому воровскому и нечестному режиму, пока нет этого сопротивления, я не хочу там находиться.
Е.К. А как победить этот воровской режим? Как победить Путина? Ты же наблюдаешь навеняка за тем, что делают российские оппозиционеры? Может они что-то делают фундаментально не правильно?
Б.А. Ну, во-первых их осталось мало в России. И те, которые остались – это люди незаурядного мужества. Уже поэтому я не чувствую себя в праве, как уехавший, говорить о них что-то плохое и критическое, чтобы они там не делали. А во-вторых, мен кажется, что нынешнее время должно быть использовано для того, чтобы составить некую идею и программу другой России, России, которую мы хотим построить. И это требует в первую очередь, разговора, требует обсуждения.
Если взять человека моей профессии – это то, чем я собственно занимаюсь. Я пытаюсь объяснить себе и своим читателям суть российского государства, для чего и пишу его историю. Хорошо это у меня получается или нет – не мне судить, но это то, что для меня очень интересно и очень важно. И судя по тому, что эти тома очень хорошо продаются – это важно и другим людям. Если они начинают об этом думать, то я уже победил, даже если они придут к каким-то собственным выводам. И еще, конечно же очень важно помимо ответа на вопрос «кто виноват», найти ответ на другой сакраментальный вопрос «что делать». Какую Россию надо строить. Я тоже про это думаю, в меру, так сказать, отпущенных мне мозгов.
Е.К. Вообще ты меньше стал об этом писать в социальных сетях.
Б.А. У меня был блог в LiveJournal, очень популярный, там был очень хороший комьюнити (сообщество людей, ведущих коллективный блог). С того момента, когда произошел в связи с Крымом перелом в общественном российском сознании, я перестал его вести, потому что любое высказывание на политическую тему было не продуктивно, оно приводило только к взаимным оскорблениям двух этих непримиримых сил и смотреть на это было тяжело и невыносимо.
И я не вижу в этом никакого смысла, потому что ситуация сейчас там такая, что политическая пропаганда бессмыслена. Сейчас надо вести разговор, по-моему, на другом уровне. Не говорить, что вот надо вот так, вот так, а вот так вот не надо, Надо вести разговор о вещах более важных, надо вести разговор о базовых ценностях. Если люди разделяют твои ценности, твои представления о том, что такое хорошо, что такое плохо, что допустимо, что не допустимо, даже если ты напрямую не говоришь о политике, они уже твои единомышленники. Я в Фейсбуке иногда в раздражении что-то политическое пишу, но это не работает. Сейчас нужен другой разговор и другой тон.
Е.К. У любого гостя из России или связанного с Россией я обязательно спрашиваю - чей Крым?
Б.А. Ну не российский, конечно, о чем тут говорить. Это нарушение международного права.
Е.К. Вернется он в Украину?
Б.А. Я думаю, что если говорить спокойно и безэмоционально, что очень трудно, все будет зависеть от того, удастся ли Украине построить нормальную, успешную модель существования. Как только это произойдет, я думаю, что они захотят быть здесь. Так оно и всегда бывает, люди хотят жить там, где жить лучше, интереснее, удобнее и так далее.
Е.К. Ну и последний вопрос - какой следующий проект?
Б.А. У меня вот эти три этих проекта – серия про историю продолжается, беллетристическая серия продолжается, ну и серьезные романы я видимо тоже буду дальше писать. Иногда я позволяю себе какой-то отдых. Я, например, сейчас запустил интерактивный проект «Осьминог», это новый тип литературы, который может существовать только в интернете.
Е.К. А с Фандориным все?
Б.А. Еще один роман будет
Е.К. Так что, он оживет? Или как?
Б.А. Нет, он превратится в приведение, будет ходить и людей честных на улицах пугать. Это будет такое посмертное приключение Фандорина.
Е.К. Ну что же, ждем и будем читать с большим интересом. Спасибо тебе большое.
